Максим Горький
о полезности людоедства
и вредности гуманизма

Николай Жарких

Совершенно естественно, что факты такого гнусного предательства [сотрудничества двух человек в эмигрантских газетах. – Н.Ж.] не могут не вызывать у крестьян и рабочих ненависти к выходцам из среды буржуазии. Точно так же естественно и неизбежно, что за подлость некоторых должна потерпеть многие искренние друзья и товарищи рабочего класса. Но они должны винить за свои страдания не рабочий класс, а предателей рабочего класса. [Горький М. Собрание сочинений в 30 тт. – М.: ГИХЛ, 1953 г., т. 25, с. 124; далее все ссылки на Горького будут даваться по этому собранию сочинений с указанием тома и страницы в тексте].

В данном отрывке гениальный Максим Горький гениально обосновал, что за вину Ивана следует сечь Петра и что этот самый Пётр не должен на это обижаться, так как Иван-то виноват. Иван в Самарканде сделал фальшивую ассигнацию, а рабочий класс ответил тем, что Петра в Бобруйске посадили в тюрьму за агитацию. За подлость одних должны потерпеть другие – учит нас великий пролетарский гуманист.

Я совершенно убеждён, что враг действительно существо низшего сорта, что это – дегенерат, вырожденец физически и морально. [т. 25, с. 174]

Аналогичного убеждения относительно евреев держались так называемые гитлеровцы; но их пример показывает, что твёрдость убеждения – ещё не гарантия его правильности.

Внутри страны против нас хитрейшие враги организуют пищевой голод, кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами, поджогами, различными подлостями, – против нас всё, что отжило свои сроки, отведённые ему историей, и это даёт нам право считать себя всё ещё в состоянии гражданской войны. Отсюда следует естественный вывод: если враг не сдаётся – его уничтожают, [т. 25, с. 228]

Эти люди, специалисты по технике […] затрудняли развитие промышленности в Союзе Советов, портили всё, что можно испортить, бессмысленно тратили средства и силы трудового народа, старались всячески вредить росту и развитию хозяйства страны, они искусственно создавали в стране Советов пищевой голод. [т. 25, с. 230]

Альберт Эйнштейн и Генрих Манн, вместе со многими другими гуманистами, недавно подписали протест немецкой “Лиги защиты прав человека” против казни сорока восьми преступников, организаторов пищевого голода в Союзе Советов. Я совершенно уверен, что в числе прав человека нет права на преступление, а особенно на преступление против трудового народа. Неописуемая гнусность действий сорока восьми мне хорошо известна [откуда?? – Н.Ж.], я знаю, что они делали нечто гораздо более преступное и грязное, чем то, что делалось хозяевами боен Чикаго и описано Эптоном Синклером в его книге “Джунгли”. Организаторы пищевого голода, возбудив справедливый гнев трудового народа, против которого они составили свой подлый заговор, были казнены по единодушному требованию рабочих. Я считаю эту казнь вполне законной. Это – суд народа, который, живя и работая в тяжёлых условиях, отказывая себе во всём и не щадя своих сил, мужественно и успешно стремится создать трудовое государство, свободное от хищников и паразитов, а также от людей, гуманизм которых, в сущности, служит прикрытием хищничеству и паразитизму. [т. 25, с.235 – 236]

Во всём мире гуманистов и защитников прав человека почему-то интересует только одна точка, та, на которой расположен Союз Социалистических Советов. В высшей степени странно, что они, люди грамотные, находят возможным и удобным верить пошленькой сказке о том, что в Союзе Советов единоличная диктатура, тогда как очевидно, что диктаторствует там концентрированная энергия многомиллионной массы рабочих и крестьян – энергия, организованная гением Владимира Ленина и силою разума его учеников, его друзей. [т. 25, с. 238]

Бесстыдно и бессмысленно говорить о какой-то “общечеловеческой правде”, когда на глазах у всех создается кровавый заговор против трудового народа, – заговор, в который неизбежно будет так или иначе вовлечена и “демократическая интеллигенция”. [т. 25, с. 383]

Все преступники – осуждённые и те, которые еще ждут своей очереди явиться на суд рабочего класса, – все они на протяжении нескольких лет, кроме прямой своей деятельности – вредительства, которое принесло стране огромные материальные убытки, занимались еще и тем, что, свободно вращаясь в среде советских граждан и партийцев, сеяли вокруг себя сомнения, уныние, панику. Эта их деятельность тоже преступна, она тоже вредительство, но уже, так сказать, “моральное”. [т. 25, с. 453]

Ваш гуманизм, господа европейцы, возмутился заслуженной казнью 48 садистов, организаторов голода, это очень странно. Почему же не возмущают вас почти ежедневные убийства полицией ни в чём не повинных рабочих на улицах ваших городов? 48 выродков более отвратительны, чем дюссельдорфский фашист Кюртен, девять раз осуждённый на смерть. Я не знаю мотивов, по которым Советская власть не предала суду этих заговорщиков, но я догадываюсь: есть преступления, гнусность которых слишком приятна врагам, и учить врагов гнусностям было бы слишком наивно. [т. 26, с.31]

Можно бы указать и на преступность утешения огорчённых разбойников и убийц, но я знаю, что это никого не тронет, ибо это – “мораль”, то есть нечто исключённое из жизни за ненадобностью. [т. 26, с. 253]

Гуманисты – люди, которые, будучи недостаточно сытыми, доказывали сытым и голодным необходимость ограничить себялюбие. [т. 27, с. 7]

Враг вполне заслуживает непрерывного внимания к нему, он доказал это. Нужно уметь чувствовать его, даже когда он молчит и дружелюбно улыбается, нужно уметь подмечать иезуитскую фальшивость его тона за словами его песен и речей. Нужно истреблять врага безжалостно и беспощадно, нимало не обращая внимания на стоны и вздохи профессиональных гуманистов. [т. 27, с. 390]

Вероятно, лет этак через 50, когда жизнь несколько остынет и людям конца 20 столетия первая половина его покажется великолепной трагедией, эпосом пролетариата – вероятно, тогда будет достойно освещена искусством, а также историей удивительная культурная работа рядовых чекистов в лагерях.

Работой чекистов в лагерях наглядно демонстрируется гуманизм пролетариата, – гуманизм, который, развиваясь, объединит трудовой народ всей земли в единую, братскую семью, в единую творческую силу. [т. 27, с. 509]

Простим гениальному писателю такой ляпсус, как “пищевой голод” – для деятеля пролетарской литературы грамотность и чувство языка вообще необязательны, да и мало ли развелось ныне писателей, не владеющих русским языком? всех и не перечтёшь. Обратимся к сути дела. Был ли голод в стране в эпоху первых пятилеток? – Да, был. Кто его организовал (в искусственном характере голода, как видим, никто никогда не сомневался)? Сорок восемь ли человек, расстрелянных без суда решением ОГПУ, или кто другой? Сорок восемь человек так же мало способны организовать величайшую трагедию народа, как директор Чернобыльской АЭС – её взрыв. И тут и там надо забирать повыше, и если относительно Чернобыля ещё есть сомнения, – на каком уровне принималось преступное решение о строительстве АЭС? – то с голодом дело ясное: организовала его партия большевиков и созданный ею репрессивный аппарат. Только крошечный краешек этой тайны приоткрылся (см. львовский журнал “Жовтень”, 1989 г., № 1), а вывод этот напрашивается со всей неотступностью. Таким образом, Максим Горький кричит “Держи вора!” для того, чтобы отвлечь внимание от действительных преступников.

Невежество Максима Горького, его полное незнакомство с настоящей, непролетарской русской литературой драгоценны для нас в том отношении, что показывают, как рассуждает о гуманизме “естественный, не испорченный науками человек” (термин М.Е.Салтыкова). Например, “общечеловеческая правда” в кавычках. Смог бы глумиться над нею человек образованный, такой, который помнит диалог “Торжествующая свинья” М.Е.Салтыкова?

Свинья: Правда ли, сказывала ты: общечеловеческая-де правда против околоточно-участковой невпример превосходнее?

Правда (стараясь изловчиться): Хотя при известных обстоятельствах жизни. нельзя отрицать…

Свинья: нет, ты хвостом-то не верти! Мы эти момо-то слыхивали! Сказывай прямо: точно ли, по мнению твоему, есть какая-то особенная правда, которая против околоточной превосходнее?

Правда: Ах, свинья, как изменнически подло… […]

Свинья: Нечего мне “свиньёй”-то в рыло тыкать. Знаю я и сама, что свинья. Я – Свинья, а ты – Правда… (Хрюканье свиньи звучит иронией) А нутко, Свинья, погложи-ка Правду! [Салтыков М.Е. За рубежом. Глава 6]

Нет, тот, кто прочитал “Торжествующую свинью”, уж не сможет насмехаться над общечеловеческими идеалами, а потому не сможет быть строителем нового мира. Или “моральное вредительство” – сомнение, уныние, паника. Во всех мире, где у власти пребывает не шайка параноиков, а нормальные люди, на это дело смотрят просто: ну, сомневается человек – так это его личное дело, пусть себе сомневается, лишь бы уголовный кодекс не нарушал. Но теперь, во время строительства нового мира, так нельзя. Это ещё Салтыков понимал:

Бригадир ходил в мундире по городу и строго-на-строго приказывал, чтоб людей, имеющих “уныльный вид”, забирали на съезжую и представляли к нему. [Салтыков М.Е. История одного города].

Намеднись, например, Ванька, подавая барину чаю, скорчил рожу; если бы можно было устроить, чтоб эта рожа так и застыла до приезда станового, тогда было бы неоспоримо, что Ванька грубил. В другой раз на вопрос барина, какова на дворе погода, Ванька отвечал: “Сиверко-с”, – но отвечал это таким тоном, что если бы можно было, чтоб этот тон застыл в воздухе до приезда станового, то конечно, никто бы не усумнился, что Ванька грубил. [Салтыков М.Е. Деревенская тишь]

Те несбыточные бредовые фантазии отставного русского дворянства, которые высмеивал Салтыков, оказались куда как живучи и пережили не только писателя и не только носителя этих фантазий – пореформенное дворянство, но и великую революцию, – пережили для того, чтобы воплотиться в жизнь. Мы рождены, чтобы салтыковскую сказку сделать былью…

Зато чрезвычайно удачным оказалось пророчество нашего Буревестника о достойном освещении литературой удивительной культурной работы чекистов в лагерях:

Я сказал, что виноваты в срывах работ по добыче золота прежде всего наши командные кадры – преимущественно случайные люди. Начальники мехдорожек, промустройств, прорабы, даже начальники участков – это в основном люди, которые не имеют не только специального, но даже и общего среднего образования. В горном деле они ничегошеньки не смыслят. Часто отдают приказы, элементарно неграмотные с инженерной стороны. А в забоях простыми рабочими сплошь и рядом работают люди с мировым именем, бывшие главные инженеры шахт, рудников, управлений. Просто инженеры, но разумные, опытные. Почему бы им не поручить руководство промустройством, участком? Почему бы не привлечь их к работе в плановом, производственном отделах, в отделе главного механика? Тут такое началось! Всё лагерное начальство, все режимники и уполномоченные набросились на меня. Как это так – назвать наши кадры, энтузиастов освоения Севера, случайными людьми! Доверить руководство участками вредителям, шпионам, врагам народа только потому, что когда-то в кармане они имели диплом инженера? Наши славные органы схватили их за руку на месте преступления, обезвредили, а Фёдоров предлагает им Колыму на откуп. Мол, вредите, как и раньше вредили! Чтобы мы, члены партии, подчинялись диверсантам и вредителям!? Одним словом, выступление Фёдорова – замаскированная диверсия, вылазка классового врага […] Спасибо Дятлову – выручил […] Он, как всегда, выступил скромно, по-деловому. Спокойно, обоснованно, с цифрами в руках, доказал, что успеха достиг лишь потому, что к каждому начальнику приставили советника, специалиста-заключённого. Специалист разрабатывает план, докладывает начальнику, а тот подаёт на утверждение Дятлову. Ну, а Дятлов или утверждает, или отклоняет этот план. И главное – следит за его выполнением. Таким образом, говорил Дятлов, никто из коммунистов не подчиняется заключённым. Зато заключённые-специалисты дают больше пользы, чем в забое. [Иванов И.И. Колыма. – Вітчизна, 1988 г., № 9, с. 111, перевод с украинского мой. – Н.Ж.]

Сначала у нас в лагере была такая должность – начальник культурно-воспитательной части. Со временем, очевидно, сообразив, что наши культурно-воспитательные части никого перевоспитать не способны, а заключённые могут дать сто очков вперёд любому культуртрегеру, они как-то незаметно исчезли, занялись воспитатаьной работой среди охраны и бытовиков, а к нам, политическим, никакого касательства не имели. Но поначалу начальник культурно-воспитательной части в лагерной жизни играл довольно заметную роль: он проверял наши письма, выдавал книги, даже нам, политическим.

На “Челюскине” должность начальника культурно-воспитательной части занимал человек поистине анекдотический. Я пришёл к нему, попросил книжку.

– Молодец, молодец! – похвалил он меня. – Книга – источник знаний. Учиться, учиться и учиться – завещал нам Ильич. Вам, уголовной шпане, особенно нужно много читать, приобщаться к культуре. – Я хотел было сказать, что я не уголовник, но он слушал лишь себя. – Для вас, сволочей, создаются все условия: живи, учись, работай, но вы же ничегошеньки не хотите знать, кроме карт и пьянки. А ты, я вижу, молодец, сам пришёл. Сейчас мы тебя и запишем…

Когда он, заполняя формуляр, услышал, что я не уголовник, а “контра”, то возмутился:

– Какого ж чёрта ты мне голову морочишь? Говорил – вор, а сам учитель! А если ты учитель, на кой бес тебе книги? Воспитывать тебя нечего, вас, фашистов, не перевоспитаешь, да и делать этого не стоит… Марш в барак!

[…] Каждый раз, снабжая меня литературой, он читал нотации такие нудные, что уши вяли.

Я стоял перед ним и подтверждал любую чушь. А он говорил, что вот, мол, ты в институте учился, но человек отсталый, а я, хоть и закончил всего семь классов, передовой, потому что я коммунист, а мы, коммунисты, – люди особой породы. Потому ты и в лагере очутился, в заключении, а я твой начальник. Партия всё видит и всё знает, вот и доверила мне самый ответственный участок работы – воспитание разной контры и уголовщины. [Иванов И.И. Колыма. – Вітчизна, 1988 г., № 8, с. 107 – 108]

Слабо стараются советские писатели конца 20 века, чтобы достойно воспеть эту работу! Я бы им предложил несколько тем для воспевания: “Сержант НКВД Неуважай-Корыто объясняет Льву Ландау, что теория относительности – реакционная выдумка буржуазии”; “Ефрейтор Рылобейщиков обучает Осипа Мандельштама основам пролетарской версификации”; “Старшина Пуговицын исправляет ошибки Александра Чаянова в вопросе о строении миров”; “Квартальный поручик Хватов (ой, извините – лейтенант Хват) обсуждает с Николаем Вавиловым перспектива пролетарской генетики”… Робеть, друзья, не надо! прославим наше стадо…