Начальная страница

Николай Жарких (Киев)

Персональный сайт

?

Возможность экономического роста монархий и неизбежность упадка демократий

Г. П. Когитов-Эргосумов

Но высокая способность к самосохранению, которой отличается всякое действительно жизненное явление, – далеко не единственное преимущество абсолютной монархии. Она ведь стремится сохранить себя не ради себя самой, а ради блага народа; поскольку предмет этот сложный, и ответственность за ошибочное суждение очень велика, то ясно: во избежание недоразумений право определять, что есть благо народа, следует предоставить одному лицу, то есть государю, который будучи плоть от плоти и кость от кости своего народа, конечно, сумеет правильно понять, что полезно, особенно если он не будет прислушиваться к мнениям своих советников, которые советуют, руководствуясь не благом народа, а совсем посторонними соображениями. Противники монархического принципа говорят, что монарх только на словах заявляет о своём служении интересам народа, а в практических шагах руководствуется своими собственными интересами, но это очевидное недоразумение. В части собственного прокормления монарх, как и всякий человек, руководствуется личным интересом, но поскольку он съесть может не более того, что может съесть средний обыватель, те удовлетворение этого интереса не может быть обременительно. (Нередко монарх из-за обилия забот теряет даже обычно присущий человеку аппетит и потому не может съесть всё то, что доставляется ему его положением…) Во всех остальных частях, не носящих характера удовлетворения материальных потребностей, интересы монарха не могут не сливаться с интересами народа: точнее говоря, нет никаких оснований полагать, что интересы народа не совпадают с интересами монарха. Другое дело конституционная монархия: конституция, предоставляя некоторым особам преимущественное право влиять на решения монарха, тем самым вынуждает его распоряжаться не только в интересах народа, но и в интересах того круга лиц, который имеет на это конституционное право. Чем многочисленнее этот круг, тем разнообразнее и прихотливее его интересы, и в результате монарх, стремящийся следовать в своих действиях указаниям конституции, а не внутреннего чувства пользы, оказывается игрушкой в руках придворных, которые на словах следят за незыблемостью трона и конституции, а на деле гребут к себе. Поскольку среди большого количества придворных всегда найдутся люди, не заслуживающие этого высокого звания, то ответственность за их неблаговидные поступки ложится на весь правительственный аппарат, а чрез то и на личность монарха. Таким образом, конституция, ограничивая право монарха властвовать в интересах народа, снабжает его вместо того правом отвечать за чужие грехи – сомнительная выгода!

При “демократическом” строе вообще, строго говоря, нельзя понять, в чём состоит благо народа и в чём – его погибель. Демократия, предоставляя каждому кричать о своих нуждах в меру своих сил, исключает возможность объективного и спокойного суждения об этом предмете. Больше всех слышны те, кто кричит громче, но где гарантия, что это именно и есть неблагополучные люди? Может, они кричат не от бед своих, а по привычке неистовствовать? может, они подкуплены иностранной разведкой? может, наконец, они составляют такое меньшинство, которое, вместе со всеми своими бедами, не стоит внимания? Ничего этого сторонники “демократии” во внимание не принимают и твердят, что только ничем не ограниченная свобода в изъявлении нужд и требований может гарантировать их полное и своевременное удовлетворение. Но это очевидно не так, ибо из неограниченной свободы может произойти только неограниченное галдение, а в чём народное благо – всё-таки усмотреть нельзя. “Демократы” говорят: чтоб вывести из галдения некоторое единое мнение, можно-де провести референдум. Тоже не весьма мудрое рассуждение, так как, во-первых, по всякому поводу референдум проводить не станешь; во-вторых, проведение его стоит больших денег; в-третьих, мужик по большей части настолько ещё глуп и неразвит, что сам не может понять, в чём его польза состоит, и потому нередко голосует против предлагаемых мер только потому, что предложение исходит от правительства. Наконец, если б референдумы подлинно способствовали прояснению народных нужд, ужели бы абсолютные монархи этого не поняли и не стали бы их проводить? Однако же ни в одной абсолютной монархии референдумов не устраивают, и более того, даже в тех конституционных монархиях, где проведение референдумов предусмотрено конституцией, их всё же не проводят, – стало быть, пользы от них нет.

Следовательно, только абсолютная монархия позволяет доподлинно выяснить, в чём состоит благо народа, и только она же способна направить все действия правительственного аппарата на его достижение. Рассмотрим теперь детальнее, как именно реализуется это преимущество абсолютной монархии перед прочими формами правления в различных областях общественной жизни.

В области экономической задача всякого правительства – в кратчайший срок достичь процветания там, где его пока нет, и следить затем, чтоб оно куда не исчезло. Процветание же возможно только при условии господства общественной собственности на всё, и прежде всего на средства производства. В этом согласны все экономические учения, от самых правильных до самых неправильных. Спрашивается: разве верховная собственность императора на всё, что ни есть в пределах империи, не является наиболее законченной, развитой и совершенной формой общественной собственности? Встречается на это возражение, что-де такой порядок превращает империю в частную собственность императора, но очевидно, что воззрение это основано либо на непонимании выражения “частная собственность”, либо на злокозненном нежелании вникнуть в существо дела. И впрямь, что такое частная собственность? Это, грубо говоря, последовательное различение своего и чужого. Применимо ли такое выражение к ситуации, когда есть только моё и нет ничего чужого? Ясно, что выражения “собственность на всё” и “частная собственность” – взаимоисключающие.

Лица, не желающие вникнуть в суть дела, употребляют выражение “частная собственность” с целью посеять сомнения в способности императора разумно ею распорядиться: мол, “государство” – это настолько выше представлений одного лица, пусть даже абсолютного монарха, что безрассудно отдавать управление им в одни руки. Это-де всё равно, что поручить малому ребёнку управлять самолётом. Это возражение основано на фетишизации государства, которое-де представляет собой настолько сложную систему, что один только бог в состоянии в ней разобраться. Но если не преклоняться слепо перед государством, а помнить, что не государь существует для государства, а государство для государя, то всё станет на свои места. Не боги горшки обжигают, и чтобы быть императором, божественные качества желательны, но не обязательны. Это именно конституционные монархии предъявляют к личности монарха сверхчеловеческие требования – он должен разбираться во всех отраслях управления, помнить все законы и притом ещё блюсти достоинство монарха. Абсолютным монархом быть гораздо проще – он в своих действиях должен сообразовываться только со своим внутренним идеалом народного благополучия, а потому чрезмерные познания в области администрации и законодательства ему не только не нужны, но прямо вредны, поскольку воздействуют на идеал, и скорее всего отрицательно. Абсолютный монарх, не знающий законов, ничем не смущён и прямо может установить такие новые законы, которые наиболее благопотребны; но тот же монарх, обременённый грузом сведений о существующих законах, невольно медлит и робеет, начинает копаться в старых законах – нет ли, мол, там чего полезного, и потому не может действовать с нужным размахом. Иными словами, человек всегда в состоянии справиться с управлением любой системой, созданной людьми – если, конечно, не стеснять его законами.

Как только верховная собственность на всё передана в руки государя, сразу начинают сказываться исторические преимущества такой общественной собственности перед другими формами собственности. Особенно видно это при осуществлении крупномасштабных экономических проектов, как, например, индустриализация, преобразование или уничтожение природы, перевод всей экономики на военные рельсы в случае внешней угрозы и обратный перевод на мирное производство после одоления супостата. Верховная собственность позволяет монарху осуществлять широкий маневр материальными, финансовыми и людскими ресурсами в масштабах целой империи, направляя эти ресурсы на тот участок народохозяйственной деятельности, где они всего нужнее. Если, например, для осуществления индустриализации у государства не хватает денег, то император, будучи абсолютным монархом, может, во-первых, распорядиться выпустить дополнительный тираж ассигнаций; во-вторых, организовать сбор пожертвований среди населения (особенно драгоценных металлов и иностранной валюты, которые мужику ни к чему); в-третьих, предписать принудительный заём у населения в размере половины оклада, с обещанием расплатиться, когда будут деньги; в-четвёртых, можно временно приостановить операции со вкладами частных лиц в государственном банке; в-пятых, можно повысить акциз на водку; в-шестых, можно объявить, что с первого января очередного года каждый рубль, находящийся у населения, будет стоить десять копеек; в-седьмых, можно сделать заём у иностранного государства и потом не заплатить; в-восьмых, можно продать государственные тайны агентам иностранных разведок, деньги сдать в казну, а самих шпионов расстрелять; в-девятых… Одним словом, финансовый кризис вполне можно преодолеть. Конечно, каждая из этих мер в отдельности и все они вместе взятые с точки зрения “демократии” и “конституции” являются противозаконными: например, выпуск ассигнаций, не обеспеченных активами, расценивается как подделка денег и наказывается падением их валютного курса; сбор драгоценных металлов у населения известен у “демократов” под именем грабежа; принудительный заём носит у них название сокращения вдвое заработной платы, и так далее. Названия эти, конечно, отражают благородный гнев, но является ли он достаточной компенсацией за постоянные финансовые затруднения? По-моему, всякий согласится, что лучше иметь гнева поменьше, а денег побольше…

Верховная собственность государя на материальные ресурсы также немало способствует ускорению экономического развития. Тут на первый план выдвигается возможность распоряжаться ресурсами, не предоставляя никому отчёта, что, разумеется, немыслимо при любой другой форме собственности. Если, например, страна переживает временные экономические трудности – замедление роста или даже спад производства, то император может своей властью распорядиться написать в годовом экономическом отчёте такие числа, которые говорили бы об устойчивом процветании экономики. Выгода этой меры очевидна – общественное мнение в империи не будет испытывать бесполезных волнений но поводу трудностей, и враги империи не будут иметь оснований для злорадства. При демократии такой образ действий называют подлогом, но зато демократические государства то и дело испытывают экономические трудности, а монархии никогда трудностей не испытывают. Опять-таки, если страну поразило стихийное бедствие, или если надо оказать помощь какому-нибудь другому государству, или просто принять дополнительные меры к укреплению обороноспособности, то абсолютный монарх может произвести необходимый маневр материальными ресурсами быстро и без лишнего шума, причём благодаря бесконтрольности он может создать впечатление, что эти экстраординарные расходы нисколько не привели к уменьшению потребления в ординарных статьях и таким образом благосостояние народа не уменьшилось. Естественно, что ничего подобного невозможно сделать не только при демократии, но даже при конституционной монархии, потому что там свойства материалов таковы, что если от целого отнимать часть, то остаётся меньше, чем было, и поэтому всякие чрезвычайные расходы приводят к сокращению расходов по статьям, отвечающим за уровень потребления населения. Именно поэтому только абсолютные монархии имеют возможность оказывать бескорыстную помощь другим странам: ни монархиям конституционным, ни тем более демократиям это не по плечу, и поэтому они если и оказывают кому помощь, то в своекорыстных целях и, как правило, на кабальных условиях. Ясно, что нуждающиеся страны предпочитают обращаться за помощью к абсолютным монархам, и поскольку большей части императоров присуща щедрость: мне народного добра не жалко – хоть оно и моё, но… налетай, ребята! – то международный авторитет монархий укрепляется.

Возможность распоряжаться людскими ресурсами, основанная на верховной собственности абсолютного монарха на тело, душу и жизнь своих подданных, также в значительной мере способствует экономическому процветанию. В демократических странах существует целое сословие людей, именующих себя “поборниками нрав человека в абсолютных монархиях”. Занятием этих лиц является повторение на разные лады тезиса, что человек не может быть собственностью другого человека. Лица эти рассуждают, во-первых, абстрактно, поскольку речь идёт о собственности на людей не простого человека, но абсолютного монарха; во-вторых, антидиалектически, поскольку, признавая в принципе верховную собственность монарха на всё, желают сделать исключение для животов его подданных. Но если солнце и небесные стихии, земли и воды в пределах империи принадлежат монарху, то как я могу отказаться от права собственности на людей, которые ходят по моей земле, пьют мою воду, дышат моим воздухом, пользуются светом моего солнца? Всё, что необходимо для поддержания жизни подданного, является собственностью монарха, который, таким образом, вправе запретить пользоваться этими благами. Но он, по присущему всем абсолютным монархам добросердечию, не делает этого и взамен требует только признания своей собственности на подданных. Спрашивается, кто от такого добросердечия более выигрывает – монарх ли, который вместе с этой собственностью получает и массу дополнительных забот, или обыватель, которому угрожала наглая смерть и который вместо этого живёт у своего императора на всём готовом? Признание верховной собственности монарха на жизнь своих подданных является логическим завершением принципа общественной собственности на средства производства: поскольку человек, в качестве говорящего орудия, является важнейшим из средств производства, то он подлежит обобществлению даже прежде всех прочих средств.

Собственность на обывательские животы позволяет абсолютным монархам осуществлять такие экономические проекты, которые конституционным монархиям и демократиям даже не снились. Например, если надо освоить некоторую местность, наполненную всевозможными природными богатствами, но отдалённую и вследствие плохого климата малонаселённую, то как, по правилам демократии, в этом случае надлежит действовать? Прежде всего, надо выделить на освоение этой местности средства (и немалые средства), что в условиях постоянных финансовых затруднений не так просто; во-вторых, нужно построить дороги, линии связи, аэродромы, города и посёлки для будущих жителей; в-третьих, призвать желающих рискнуть своим капиталом организовывать акционерные общества по эксплуатации богатств этой местности, что также делается не просто и не быстро, ибо акционер подозрителен и капризен и требует гарантий, что на его вклад подлинно будут дивиденды; в-четвёртых, главное, надо отыскать мужика, желающего работать в отдалённой местности с плохим климатом – а демократический мужик капризен едва ли не хуже акционера и мало того, что требует, чтобы города, посёлки и дороги, построенные (как он думает) для него, были настоящие, а не потёмкинские, но ещё требует, чтоб и пища была такая же, как он привык (не хочет брать в соображение, что местность такая отдалённая, что в ней и не растёт ничего), и чтобы деньги за его работу платили такие же, как он привык. Ясно, что всё это выполнить своими силами никакая демократия не может, и поневоле вынуждена обращаться к помощи иностранных держав, попадая, таким образом, от них в зависимость.

Ничего этого нет при абсолютной монархии: стоит только монарху распорядиться отрядить столько-то тысяч человек на освоение малоосвоенной местности, как тут же со всех концов страны являются добровольцы, причём не какие-нибудь демократические проходимцы, которые прежде требуют доказательств, что там хорошо им будет, а народ настоящий, ядрёный, который если уж записался добровольцем, то отнюдь не спрашивает, есть ли там жильё, тепло, пища, место для работы, не спрашивает даже, куда именно его повезут, – он знает, что начальство обо всём своевременно позаботится. Когда же его привозят на место (обычно это бывает или бесконечный лес, занесённый глубоким снегом, или бесконечное болото с бесконечным же количеством комаров), где жить негде, есть нечего и работа, строго говоря, появится лишь в следующей пятилетке, и говорят при этом: “Через четыре года здесь будет город-сад”, то он не ропщет и не разбегается, но начинает рыть землянки и драть с сосен кору на ужин, ибо понимает, что это испытание – лишь временное, которое императоры устраивают, чтобы узнать, кто подлинно им предан, а кто – так себе.

Выгодно отличает абсолютную монархию среди прочих форм правления также то обстоятельство, что несмотря на обширные масштабы подобных переселений, количество рабочей силы и уровень производства в местностях, откуда происходит отток добровольцев, не только не уменьшается, но даже возрастает. Оставшиеся на месте люди понимают, что они до некоторой степени виноваты перед добровольцами, которые идут туда, где труднее, и обычно принимают на себя обязательство работать и за себя, и за уехавших, – разумеется, за ту же плату. Так раскрывается классовое, общественнее содержание монархической аксиомы о том, что если от целого отнять часть, то останется не меньше, а больше: эта аксиома основана на свойствах монархического мужика, главным образом на неограниченной растяжимости его труда. Таким образом, собственность абсолютного монарха на личность подданного имеет не только экономические, но и воспитательное значение, способствуя развитию у обывателя чувства товарищества и доверия к монарху, о чём подробнее будет сказано в своём месте.

Преимущества абсолютной монархии в освоении новых земель приводят к тому, что абсолютные монархии имеют неограниченные возможности для территориального роста. Те земли, которые в демократических государствах десятки и сотни лет оставались неосвоенными, с переходом под управление абсолютной монархии получают такие широкие возможности экономического, социального и культурного развития, что в самом скором времени сравниваются в уровне своего развития с землями метрополии. Все ведь согласны в том, что наиболее прогрессивным надо признать такой строй, который обеспечивает наибольшие возможности для развития производительных сил – следовательно, ни для кого не может быть сомнений, что абсолютная монархия именно и есть этот наиболее прогрессивный строй.