Начальная страница

Николай Жарких (Киев)

Персональный сайт

?

Прозорливость воеводы Полкана

Г. П. Когитов-Эргосумов

Комитет общественного спасения с ликованием одобряет гениальный план Гвидона. Клеветники России говорят, что это происходит от избытка подхалимства и раболепия, с которым члены комитета одобряют всякое предложение начальства, и уверяют даже, что если б Гвидон, наследуя древнему Калигуле, предложил ввести в состав комитета общественного спасения бурую свинью из известной повести Гоголя, то и это предложение было бы принято с восторгом. Из этого клеветники выводят неодобрительное заключение о свойствах российских государственных совещаний и, в частности, называют комитет общественного спасения комитетом общественной погибели. Они ссылаются на едва не удавшийся заговор генерала Мале во Франции в 1812 году, который явился в наполеоновский сенат и строгим голосом объявил, что Наполеон более не существует, а императором является он, Мале, и сенат, привыкший слушаться начальства, с ним согласился. Из этого примера развращённые демократией люди выводят, что ежели какое учреждение не способно оказывать сопротивления разным безумным предложениям, то оно не может служить опорой власти, и что спрашивать мнения у парламента, способного только одобрять мнения начальства, это всё равно что спрашивать его у эха или зеркала.

Нужно ли доказывать всё безумие подобных заблуждений? Забывают эти ребята-демократы, что беды, нас преследующие, проистекают не от самих ошибочных распоряжений (которых и не так много, как кажется клеветникам), а от разногласий и разномыслия, которое иногда допускается и которое чаще всего имеет предметом распоряжения самые правильные. Ошибочное распоряжение может быть без труда исправлено последующим правильным распоряжением, а вот вред от пререканий ничем не может быть истреблён – это первое. Второе то, что человек, знающий, что всякое его слово непременно будет одобрено, становится смелее и бойчее по части изобретения мер к общественному спасению, в то время как критическое отношение убивает творческую инициативу и вынуждает энтузиастов притворяться трезвыми и холодными. В результате действительно спасительные меры не предлагаются, а выступают на сцену полумеры вроде “расстреливать только по тщательном всех вин рассмотрении”. Третье, наконец, то, что комитет общественного спасения, единогласно одобряя всякое слово императора, обывателям показывает пример твёрдости в бедствиях, а врагам внушает страх. Поэтому практика единогласного одобрения, уже неоднократно выручавшая Россию, заслуживает дальнейшего распространения.

Воевода Полкан, в видах надёжнейшего спасения отечества, указывает комитету на некоторые неблагоприятные последствия в целом правильной стратегии Гвидона:

Да по мне в сто раз страшней,

Если вражья рать (чтоб ей!)

Станет станом под стенами

Перед царскими очами

Да по терему слегка

Из пищалей даст щелчка.

Историческая практика оправдала эти слова Полкана; отсюда следует, что в комитете общественного спасения заседают у нас только по-настоящему прозорливые люди. Вот как пишется об этом в “Большой советской энциклопедии”:

“Ценой больших потерь в конце ноября 1941 г. врагу удалось овладеть районом Клин, Солнечногорск, Истра, выйти к каналу Москва – Волга в районе Яхромы и занять Красную Поляну (в 27 км от Москвы). Здесь он был остановлен и вынужден перейти к обороне” [90].

Как явствует из карты-вклейки, которая помещена в этом же 17-м томе между стр. 8 и 9, оная Красная Поляна удалена от ближайшего к ней северо-западного края современной Москвы на 18 км, от центра – на 30 км, от юго-восточного края – на 52 км. Если учесть, что немецкие 150-мм пушка образца 1939 г. могла посылать снаряды на 24.8 км, 210-мм пушка образца 1939 г. – на 30 км, 128-мм зенитная пушка образца 1940 г. – на 20.9 км [87, т. 3, с. 322], то выйдет, что в конце ноября 1941 года коварный враг мог обстреливать царский терем даже из полевых орудий крупного калибра, не говоря уже о специальной дальнобойной осадной артиллерии.

Вы, читатель, вправе не доверять приведённым выше числам километров от Красной Поляны до Москвы; ведь чтобы получить их, мне пришлось проделать ряд сложных операций, во время каждой из которых ничего не стоит ошибиться: надо найти линейку с делениями, приложить её к карте, совместить начальное деление с кружочком Красной Поляны, произвести отсчёт миллиметров (а также не забыть проверить, что линейка отградуирована в миллиметрах), найти на карте масштаб, умножить, перевести миллиметры в сантиметры, а сантиметры – в километры, и т.д. Мудрено ли ошибиться? Но я, к счастью, могу подкрепить свои расчёты показаниями независимого источника – публикации В.Молчанова “Записка из Красной Поляны” в газете “Правда” [91]. Вот что там пишется:

“1 января 1986 г. ‘Правда’ напечатала стихи московского поэта Павла Железнова. Вот строки из них:

Холодный, порывистый ветер

Сдувал с тротуаров снежок,

Когда прозвучал на рассвете

В Кремле телефонный звонок.

Встревоживший телефонистов,

Взволнованный голос звенел:

‘Под Красной Поляной фашисты…

Берут они Кремль на прицел’.

Была ль это мать иль невеста -

Доныне не знает народ.

Нам имя её неизвестно,

Но память о ней не умрёт.

Эпизод минувшей войны – не вымысел [Я даже боялся говорить читателям, что они имеют право сомневаться вообще в существовании самого факта, но газета "Правда" не боится… – прим.Г.П.К.-Э.]. Память о нём пробудили воспоминания ветеранов – участников битвы за Москву.

Декабрьской ночью 1941 года в Кремле раздался звонок. Дрожал от волнения голос: ‘Фашисты захватили Красную Поляну, спешно устанавливают крупные пушки, готовятся бить по Москве…’ До столицы оставалось чуть больше 20 километров.

Считалось, что тревожный сигнал в Кремль передала телефонистка из Красной Поляны. В ‘Правду’ поступили письма от читателей, которые 45 лет назад находились в посёлке, захваченном гитлеровцами. Нет, заверяют авторы, не мог кто-либо тогда звонить из Красной Поляны […]

Читаю воспоминания Евгении Владимировны Гороховой, тогда – учительницы немецкого языка Краснополянской школы, сохранённые её сыном Владимиром Васильевичем: ‘Вскоре в дом вошел офицер, потирая замёрзшие уши. Он был удивлён, что в таком маленьком помещении могли разместиться сразу человек сорок. ‘Кто хозяин дома?’ Я подошла к немцу. ‘Что за люди?’ Ответила: ‘Люди нашего посёлка, их дома разрушены’. ‘Вам придётся всем уйти отсюда. В доме будем ставить дальнобойную пушку’. Это он сказал по-немецки для меня. А для остальных: ‘Москва – капут! Кремль – бух-бух!’ Показал, как длинный ствол орудия выйдет в окно и будет стрелять по центру нашей столицы […]

‘Стреляйте – на мороз не пойдём, – твёрдо ответила хозяйка. – Видите – маленькие дети, старики…’ Офицер-артиллерист приказал солдатам: ‘Отставить!’

Вскоре появилась команда сапёров с кирками, ломами. Они стали долбить землю за домиком у лесной опушки. Спешили. Одну бригаду сменяла другая […]

Надо немедленно сообщить своим о фашистской затее. Но как? На том конце посёлка размещался телефонный узел. Но очевидцы утверждали, что телефонисты уже покинули его. Кто-то видел, как только вчера ушёл в Лобню последний сотрудник узла связи Н.Охотников. По распоряжению начальника обороны района первого секретаря райкома партии Латышева он перерезал кабели, засыпал телефонный колодец…

В дверь осторожно постучали. Вошла молодая женщина в платке, рабочей телогрейке. Москвичка, пробирается домой с трудового фронта – рыла окопы. ‘Отдыхай’, – сказала мать и присела за стол.

Она писала записку сестре мужа москвичке Ольге Семёновне Бурылиной: ‘В Красной Поляне немцы. Обязательно сообщи как можно быстрее самым верхам. Прямо за нашим домом немцы устанавливают дальнобойные пушки для обстрела Кремля. Если со мной что случится, позаботься о Вовке…’ […]

Мать вызывала огонь наших батарей на себя… Сообщила женщине московский адрес: Бурылины жили в Орликовом переулке.

Женщина с матерью вышли перед рассветом […] Показалась Лобня, там – наши. Спутницу скрыла метель […]

…Утром от мощных взрывов задребезжали стёкла. Все легли на пол. А потом грянул оглушительный гром такой силы, что у многих заложило уши. Ослепительный огонь сверкнул в окнах – заговорили ‘катюши’. Летели брёвна, крыши срывало с соседних домов. ‘Дошла, дошла наша записка!’ – ликовали люди в промежутках между разрывами. Словно забывали, что наши орудия были нацелены на квадрат всего в полусотне метров дальше их дома, в точку, где разместилась вражеская огневая позиция. Мать радовалась: выполнила её просьбу Ольга Семёновна, успела дозвониться до ‘самых верхов’. Домик трещал, скрипел, дрожал, но держался.

Видимо, наши артиллеристы, ракетчики были высококлассными мастерами. Снаряды ложились в ‘яблочко’. Капониры врага были разбиты […]

После войны В.В.Горохову удалось прочитать военный дневник Ф.Гальдера, генерал-полковника, начальника генерального штаба сухопутных войск гитлеровской армии: фашисты собирались отправить в группу армий ‘Центр’ в числе другой артиллерии батарею с дальностью стрельбы 20 километров 800 метров. Она предназначалась для обстрела Москвы и должна была занять позиции в Красной Поляне 6 декабря 1941 года. Тем орудиям не удалось сделать ни одного выстрела… […]

Вчера позвонил Павлу Ильичу Железнову, рассказал о поисках в Красной Поляне. Старый поэт тут же продиктовал стихи-экспромт:

За то, что в дни грозных сражений

Твердыни Кремля спасены,

Гороховой – ‘бабушке Жене’

Мы все поклониться должны”.

[Товарищ Берия, ну разберитесь же вы наконец с этими вражескими агентами! Обнаглели до того, что звонят прямо в Кремль, ложными замечаниями сбивают с толку, мешают руководить…]

Вот уж истинно сказал поэт – именно бог спас нас от прозорливости воеводы Полкана!

Итак, сама газета “Правда” признаёт эту дистанцию – 20 километров. А во всех законах о противовоздушной обороне нашего отечества чёрным по белому пишется, что 20 км есть расстояние от обороняемого объекта, на котором надлежит развёртывать зенитные батареи для его защиты, что 50 км есть минимальный радиус дислокации пунктов воздушного наблюдения, при котором ещё имеет смысл оповещение о воздушной тревоге, что эти же 50 км есть минимальный внутренний радиус зоны действия истребителей ПВО, и т.д. [92, с.29; 93, с. 47, 52 – 54; 94, с. 72]. Все эти истины включены даже в общий курс “грома победы” – это, следовательно, должен знать каждый. Наконец, если просто поделить упомянутые 27 километров на максимальную скорость бомбардировщика “Юнкерс-88” – 465 км/ч [1, т. 1, с. 453] – то получим 3.5 минуты как время от пересечения линии фронта до сброса бомб над центром Москвы. Вот какие неблагонамеренные результаты могут выйти из такого, казалось бы, невинного занятия, как деление одного числа на другое, результат которого, кстати, согласуется с опубликованным ранее [94, с. 72]! И вот до какой степени прозорлив Полкан! А между тем делению совершенно открыто обучают учеников в нашей школе, причём не в старших даже классах, в которых школьники уже приобретают известную идейную закалку, а прямо в младших!

Ведь сколько существует на свете прекраснейших и благонамереннейших алгебр, в которых ни единым словом не упоминается о делении (такие алгебры называются кольцами [53, п. 12.3-1а]) – так их почему-то не изучают, а более сложные и менее благонамеренные алгебры с делением – поля [53, п. 12.3-1с] – усиленно долбят. Но следует ли преклоняться перед этой традицией только потому, что арифметика Магницкого рассматривает исключительно поля? И доподлинно ли человек, знающий одну только алгебру колец, не может прожить в современном мире безбедно, а знающий сверх того алгебру полей – может? Я, со своей стороны, сомневаюсь, потому что слышал о многих людях, которые на предложение поделить награбленное отвечали: “Это всё моё”, – в полном соответствии с аксиомами колец, а жили не только не хуже, а даже лучше, чем люди, следовавшие в практической жизни аксиомам полей… По-моему, вполне возможно и даже необходимо исключить преподавание деления из курсов благонамеренной арифметики, заменив его кратким разъяснением в том смысле, что деление суть действие вредоносное, используемое по преимуществу диссидентами для клеветы на Россию.