Стратегия царя Додона

Г. П. Когитов-Эргосумов

Время от времени меня посещает сомнение – имеет ли право человек, не знающий музыкальной грамоты и не умеющий читать партитуры (вроде как я) иметь своё суждение о музыкальных произведениях? Хотя с точки зрения настоящего, серьёзного музыковедческого легкомыслия отрицательный ответ на этот вопрос очевиден, он не столь очевиден с точки зрения легкомыслия менее специального. В театр ведь ходят не одни музыковеды; и умение читать партитуры, хотя со временем и станет элементом истинной образованности, покуда таковым не является. Музыковедческое легкомыслие пишется музыковедами для музыковедов же, и потому не имеет и не будет никогда иметь никакого общественного значения. В самом деле, какое может быть общественное значение у того тоскливого, назойливого и злобного пустословия, которое наполняет музыковедческие трактаты о “Золотом петушке” хотя бы [71, 73, 79, 80]? Поэтому меня вовсе не интересует вопрос – является ли производимый мною разбор оперы музыковедческим легкомыслием: я твёрдо знаю, что внимание моё к тем словам, которые произносятся в опере, обусловлено не ими самими, а той безошибочно верной и живой интонацией, которая вложена в них композитором. Без этого большинство оперных либретто никогда не привлекли бы к себе внимания и остались бы в ряду прочих второсортных литературных творений. Слова “О дайте, дайте мне свободу!” сами по себе не только не содержат ничего значительного, но даже прямо банальны; но Бородин, сумев найти для них правдивую интонацию, превратил их в кульминацию драмы, и именно в этом качестве они получили всеобщую известность.

Первое действие вводит нас прямо в заседание боярской думы, или, что то же самое, комитета общественного спасения. Обстановка этого действия как раз самая подходящая для упражнений в общественном спасении. Прямо посреди зала – стол, покрытый скатертью благонамеренного цвета, во главе которого стоит кресло царя Додона, а по сторонам лежат подушечки, чтобы членам комитета было ловчее становиться перед столом на колени и класть подбородки на его крышку (эта поза почиталась наиболее удобной для размышлений о спасении общества).

Прямо перед царём Додоном на столе – часы, но не простые, а имеющие форму штурвала, так сказать, государственного руля. Устроены они наподобие машинного телеграфа на корабле: прямо вверх от центра циферблата идёт жирная красная черта с надписью “СТОП!”, от неё вправо идёт надпись “Время, вперёд!”, а влево – надпись “Время, назад!” Сам же циферблат разделён на секторы, в которых указаны скорости хода от “самого малого” до “самого полного” вперёд или назад. Когда стрелка машинного телеграфа, связанная со штурвалом часов, устанавливается на “стоп”, история прекращает своё течение; когда же штурвал поворачивают влево или вправо, то история начинает идти вперёд или назад со скоростью, зависящий от положения штурвала.

Кроме стрелки машинного телеграфа, эти чудо-часы имеют ещё обычные две стрелки, из которых малая указывает на номер текущей династии, а большая – на номер текущего монарха от начала династии. Сверх того, в циферблате сделаны ещё два электронносветовых секундомера с цифровой индикацией: один – с прямым отсчётом – показывает, сколько времени прошло с момента воцарения текущего царя; второй – с обратным отсчётом – показывает, сколько времени осталось до наступления светлого будущего.

Налево от царя Додона находится глобус города Глупова, подаренный Додону магистром чёрной магии Воландом в бытность последнего в Москве. Устройство и назначение этого глобуса подробно описаны Булгаковым в романе “Мастер и Маргарита” [76], к которому и следует обращаться любопытным. Кстати, раз уж речь зашла о глобусе, скажу, забегая наперёд, что

“получившая распространение версия о том, что Верховный Главнокомандующий изучал обстановку и принимал решения по глобусу, не соответствует действительности” [81, т. 2, с. 97].

Направо от царя Додона находится чудо-телефон, по которому можно в любое время дня и ночи отдать приказание любому обывателю Глупова, причём, отдавая приказания, не нужно даже говорить, кому они предназначены, ибо чудо-телефон сам передаст их именно тем обывателям, которых они касаются и при этом изложит их в таких выражениях, которые обывателям наиболее понятны. Обратной связи в чудо-телефоне не предусмотрено, так как предполагается (и право, не без оснований!), что все соображения, какие только могут высказать обыватели, монарху уже давно известны, и выслушивать их – только зря терять время:

“Когда я отвечал на вопросы Сталина, мне вдруг показалось, что то, о чём я говорю, ему хорошо известно, что он спрашивает меня не для того, чтобы получить от меня какие-нибудь сведения – их у него достаточно – а чтоб навести меня на какую-то мысль, помочь мне самому что-то уяснить” [С.А.Ковпак “В Кремле” – 59, с. 186 – 191].

Окна в стенах зала тоже не простые, а особенные. Каждое из них имеет своё название, например, “Окно в Европу” (в него видна постоянная тьма), “Окно в Азию” (в него виден постоянный свет), “Окно во внутренний мир обывателя” (оно очень похоже на зеркало), и т.д. Над окнами вывешены портреты царей, прорубивших соответствующие окна. Простенки между окнами заняты картинами и плакатами, изображающими различные пути и приёмы спасения общества. Один из плакатов, например, призывал не использовать воду для тушения горящей электроаппаратуры; другой советовал при вспышке ядерного взрыва быстро ложиться на землю ногами к вспышке; висела здесь и памятка для голосования, гласившая: “Будь всегда на стороне большинства!” Но наиболее впечатляющей была картина, изображающая порядок исполнения мероприятий, предусмотренных на случай могущего быть светопреставления. Её содержание, к сожалению, невозможно передать при помощи известных мне слов…

Царь Додон в своей речи прежде всего заявляет о своей непоколебимой преданности идеалам демократии: он не скрывает от народа своего затруднительного положения, ибо уверен в его беспрекословном послушании. У нас цари не имеют надобности скрывать свои неприятности, ибо они знают, что народ им поможет и ни в коем случае не воспользуется временными трудностями, чтобы вытребовать себе долю власти или совсем прогнать царя. Даже если царь своей мудрой и дальновидной политикой приводит Россию на край гибели, то русский мужик и тут не теряет на него надежду: раз сумел привести, значит сумеет и увести. Это просто частный случай общероссийской диалектической связи, в силу которой выламывание суставов на дыбе представляется необходимым этапом на пути успешного врачевания вывихов, а расстрелы – необходимой предпосылкой становления искусства реанимации: раз научились как следует убивать, то конечно, научатся и как следует воскрешать…

Вот и в данном случае Додон так объясняет причину, почему отечество оказалось в опасности: по молодости лет он полагал, что лучший способ устроить процветание отечества – это вести как можно больше захватнических войн. И действительно, редкий год не проходил, чтоб территория России не округлялась: там, гляди, Карельский перешеек уступают задешево – всего-навсего каких-нибудь двести пятьдесят тысяч убитых и раненых [82]; то земли, прилежащие к Балтийскому морю, вдруг оказались ничейными; то какие-нибудь афганские мужики приходят жаловаться, что земля их велика и обильна, а порядка в ней ну никакого нет – как такой беде не пособить! Такая политика сама по себе является вполне здравой и отвечающей интересам народа, – ведь тем, например, солдатам, что погибли в карельских болотах, всё равно уже ничего не нужно, а остальные люди станут жить от этого лучше, – но проводя её, надо помнить: всё, что уже захвачено народом, должно быть надёжно защищено. Но вот об этом-то и позабыл наш доблестный Додон; позабыл, что окружён он не миролюбивыми и прогрессивно настроенными абсолютными монархиями, а кровожадными и агрессивными демократиями, которые не только не желают быть захваченными Додоном, но и сами не прочь чего-нибудь у Додона урвать. Додон, впрочем, и сам понял, что откровенность с такими господами только вредит, что посредством войны в нынешней сложной международной обстановке захватить ничего нельзя, и что отныне всякий захватчик должен осуществлять свои цели посредством политики мира. Потому-то он с чёткостью, присущей крупному политическому деятелю, противопоставляет в своей речи прежнюю и нынешнюю свою политику:

Смолоду был грозен я

И соседям то и дело

Наносил обиды смело.

Но теперь бы я хотел

Отдохнуть от ратных дел

И покой себе устроить.

Как истинный отец народа, он не отделяет в своей речи понятия “я” и “народ” и часто выдаёт народные стремления и понятия за свои собственные, и наоборот. За это его любовно называли в народе “маршалом мира”, пока он был в чине маршала, а когда сенат произвёл его в чин генералиссимуса, тот же народ столь же любовно стал звать его “генералиссимусом мира”:

… Я хочу миру, а тому і ставлю

На варті кожне слово й почуття.

І, повернувшися з походу, славлю

Генераліссімуса миру і життя.

О.Підсуха “На варті” [59, с. 265].

Но если кому-то покажется неуместным в доказательство такого важного положения, как миролюбие царя Додона, приводить свидетельства поэта-декадента Владимира Бельского и поэта-подхалима Александра Пидсухи, то я могу привести сухой и притом вполне подлинный исторический документ:

“…Безусловно выкинуть всякое упоминание о ‘неизбежном насильственном перевороте и применении кровавой борьбы’, вместо этого говорить лишь о том, что мы, коммунисты, не разделяем взглядов пацифистов, что достаточно известно из коммунистической литературы […] Безусловно исключить слова, что ‘наша историческая концепция включает применение насильственных мер’ […] Безусловно исключить слова, что наша историческая концепция безусловно предполагает неизбежность новых мировых войн.

Ни в каком случае подобных страшных слов не употреблять, ибо это означало бы играть на руку противнику” [Ленин В.И. Телефонограмма В.М.Молотову с поправками и замечаниями к проекту заявления советской делегации на Генуэзской конференции. – [83, т. 45, с. 63]].

Вот видите, как удачно получилось, что великий администратор оказался одновременно и великим философом! Ведь если б он не был философом, то мы, может быть, и теперь бы повторяли, что насильственный переворот в сочетании с кровавой борьбой неизбежен, а новые мировые войны крайне желательны для распространения нашей исторической концепции, до сих пор распевали бы

Мы раздуваем пожар мировой

– и вот единственно благодаря философской гениальности мы прозрели и поняли, что теперь бы Додон хотел отдохнуть от ратных дел.