3. Севастополь – Новороссийск

Иван Жарких

1

Кончался первый год войны.

Стоял утёсом Севастополь.

С утра разрывы мин слышны

Вдоль рваной линии окопов.

Трясло хозяйственный блиндаж:

С упрямством истинно ослиным

Старался фриц, чтоб завтрак наш

Приправлен был песком и глиной.

Скрипучим рёвом двух ослиц

Зареготало в отдаленье –

Термитный залп обрушил фриц

На наше третье отделенье.

2

До сей поры там лес стоял,

На брустверах росли травинки,

Теперь зиял войны оскал –

На ржавой плеши ни былинки.

На десять глаз ослеп вдруг я,

На пять стволов огонь наш реже,

И только секторы огня

У роты всей остались те же.

В пустых раздумьях мало толку,

Их лучше к чёрту отмести.

Я вышел рекогносцировку

На день грядущий провести…

3

Не слышал боли я сначала –

Споткнулся левой и упал,

А в сапоге теплее стало…

Тут ординарец подбежал

И оттащил меня в траншею…

По роте отдал я приказ,

Определил цель батарее.

Со старшиной одним простясь,

В санбат отправился. А там –

Привычная для них работа –

Проходит доктор по рядам

И шутит: «Веселей, пехота!»

4

На Херсонесе в бывшей школе

Эвакопункт армейский был.

По вечерам оттуда в море

Военный транспорт уходил.

Уже готовые к отправке

В просторном классе пятом «А»,

Держа в платочках хлеба пайки,

Лежали двадцать два бойца.

Мне вдруг глаза запорошило,

Внезапно ясный день погас:

В наш корпус бомба угодила,

Но лишь в подвале взорвалась.

5

В палате нашей, видно, кто-то

Касанье к господу имел:

Его молитвой и заботой

Пол в пятом «А» остался цел.

Всего лишь две стены наружных

Обрушило взрывной волной,

Дверь в класс распахнута; как нужно

На левой стенке Маркс – живой.

И двадцать два бойца в кроватях

Все живы с пайками в руках.

На костыли сейчас бы кстати,

Но… помолчим о костылях.

6

На двадцать двух бойцов по счёту

Здоровых ног аж двадцать семь!

Почти что боевая рота

По временам военным. Всем-

Приказ лишь дай! – найдётся дело:

На двух ногах вдвоём ходить,

Лечь неподвижно у прицела,

Лишь только бы фашиста бить.

Но дан приказ: лежать на месте,

Покуда путь расчистят нам,

Чтобы спокойно, честь по чести

К причалам двинуться. А там –

7

Цыганка надвое гадала:

Акул кормить иль немца бить

(Едва ли чья душа желала

В тот миг ещё зачем-то жить!)

Боец не Гамлет! Быть ли, нет ли? –

Вопрос решительно не тот.

Боец шагнёт, коль надо, в пекло,

А выйдет счастье – поживёт.

Он лебезить с косой не станет,

И не подарит пальца ей.

Он жизнь отдать – в законном праве,

И вправе смерть прогнать взашей.

8

Стемнело. Дан сигнал к посадке,

Но фриц и тут нас не забыл:

Ракет навешал в беспорядке –

Всю пристань светом ослепил.

Пока несли меня по трапу,

Успел-таки заметить я

Ещё некрашенные кляпы

В броне угрюмой корабля.

Я и тому не удивился,

Что «Незаможник» наш родной

С Нептуном жадным расплатился

Отрезанною полкормой.

9

На палубе, вблизи зенитки

Я молча занял свой шесток.

Свинцовых волн взрезая слитки,

Эсминец двинул на восток.

О море Чёрное ночное!

Твой Айвазовский щедр и смел:

Когда он рисовал такое,

То, видно, туши не жалел.

По скупо лунную дорожку

Посеребрил всего одну,

Зато уж волн баян-гармошку

На всё пространство растянул.

10

Чрез полчаса вступила в дело

Соседка длинная моя –

И бросил бомбы без прицела

Фашист вдали от корабля.

В Новороссийск пришли к утру мы –

Проснулся город нас встречать:

Суровы лица и угрюмы –

Не время было ликовать.

Автобусы нас тщетно ждали:

С душевной теплотой в глазах

До чистых коек госпитальных

Бойцов нёс город на руках.

1978

В броне угрюмой корабля – поэтизм, гипербола. Корабль – эскадренный миноносец «» – никакой брони не имел.

Отрезанною полкормой – в январе – марте 1942 г. «Незаможник» находился в ремонте, но когда, где и какие повреждения он получил – науке не известно.

туши не жалел – поэтизм. Айвазовский писал картины в основном маслом.