По дорогам знакомым?

Николай Жарких

Открытое письмо Маргарите Алигер и редакции журнала “Знамя”

Наконец-то! Наконец-то увидел я на страницах журнала “Знамя” нечто великое и загадочное, побуждающее нас, читателей, к активной мыслительной работе! Большое спасибо за это всем, кто обнародовал эти строки!

Но расскажу все по порядку. Открываю я журнал “Знамя” № 10 за 1987 год на стр. 108 – на той самой странице, где напечатана “Печальная притча” М.Алигер – и читаю:

“Я бы никогда не стала писать воспоминаний о Юрие Олеше. Мы не были близко знакомы, мы редко и мало общались, и я за собой такого права не чувствовала. Но несколько лет назад, за границей, я прочла толстую-претолстую книгу одного бывшего московского литератора, посвящённую жизни и творчеству Юрия Олеши. Выводы этого критика сводились к тому, что Олеша не состоялся как большой писатель, потому что хотел хорошо жить и для этого старался стать приспособленцем. Тогда я решила непременно написать эти несколько страниц, потому что назвать Юрия Олешу приспособленцем – всё равно что обидеть ребёнка.”

Вот этот пассаж и привёл меня в восторг. Дело в том, что здесь перед нами не что иное как система литературных уравнений. Если мы обозначим фамилию литератора через “икс”, а название его книги через “игрек”, то относительно этих неизвестных можно составить четыре уравнения: “бывший московский литератор”; “за границей”; “толстая-претолстая книга”; “посвящённая жизни и творчеству Олеши”. Чем не задача на встречное движение? Из школьного курса алгебры мы знаем, что система уравнений может быть совместной (то есть иметь единственное решение), несовместной (ни одного решения) или вырожденной (бесконечно много решений). Предложенная вами, уважаемая Маргарита Иосифовна, система уравнений совместна…

Ну и что? – скажут мне, – подумаешь, уравнений мы не видели? Почему рядовая в общем-то система уравнений вызвала такую радость и даже побудила открытое письмо сочинять? Для объяснения сделаю небольшой исторический экскурс.

Раньше всё было просто. Везде – в газетах, в журналах, в книгах, – печаталось одно и то же унылое и тошнотворное враньё, и всё это враньё было таким унылым и таким тошнотворным, что некоторые передовые врачи стали применять его при лечении желудочных отравлений. Они прописывали отравившимся чтение литературно-художественных журналов в небольших дозах – и это вызывало бурный рвотный рефлекс и требуемое очищение желудка… О причинах таких целебных свойств русской литературы существовали разные мнения. Один мой знакомый, сотрудник Института бумажной промышленности, уверял, что всё это от бумаги происходит: бумагу, мол, стали выпускать такую, что на ней ничего кроме вранья написать нельзя. Другой мой знакомый, сотрудник Института перьевой промышленности, уверял, что это не от бумаги, а от ручек и перьев: перья, мол, стали выпускать такие, что сами ведут руку писателя не так, как он хочет, а так, чтобы выходило враньё. Наконец, третий мой знакомый, сотрудник Института мозга, говорил, что это происходит от усыхания за ненадобностью литераторских мозгов.

Все эти теории казались мне сомнительными, но непреложный факт состоял в том, что текущую литературную продукцию раньше читала лишь небольшая группа высококвалифицированных профессиональных читателей. Высокая квалификация и профессионализм были незаменимы, так как литература бала битком набита всевозможными иксами, игреками и зетами с разнообразнейшими верхними и нижними индексами. Всё богатство алгебраической нотации было использовано для шифрования идей и фактов, людей и событий, о которых нельзя было говорить прямо. Чтение литературы превращалось в непрерывное решение ребусов или уравнений. Флагманом такой литературы была одна повесть одного маститого московского литератора, названием которой служила одна строчка Пушкина, в которой отдельные литераторы одной довольно давней эпохи были зашифрованы алгебраическими символами (как видите, уважаемая Маргарита Иосифовна, я тоже умею составлять литературные уравнения, и я не сомневаюсь, что предложенная мной система совместна и решение её суть: “икс” = В.П.Катаев; “игрек” = “Алмазный мой венец”).

Самым общедоступным методом чтения такой литературы было чтение при помощи радиоприёмника. Для этого надо было рядом поместить новую книжку журнала и радиоприёмник, настроенный на какую-нибудь заграничную радиостанцию. Из журнала читатель брал системы уравнений, а по радио передавали решения этих систем. Все трое моих знакомых объясняли такое разделение труда высоким уровнем развития вычислительной техники там, за границей: проклятым империалистам, мол, ничего не стоит решить все уравнения нашей литературы. Мне и это объяснение представлялось сомнительным, но непреложный факт состоял в том, что без радиоприёмника действительно ничего разобрать было невозможно.

Так было раньше. Это было нелепо, но сама нелепость такой литературной системы настолько превосходила размеры, доступные воображению отдельного человека, что уже не казалась нелепостью, а рисовалась чем-то вроде целесообразности.

За последние три года всё изменилось. В журналах начали печататься различные произведения, которые начисто опровергли все априорные построения моих знакомых. Оказалось, что и бумага, и перья, и умы литераторов – всё было на месте, всё было в исправности, – достаточно посмотреть только авторские даты под публикуемыми сейчас произведениями. Оказалось, что годы застоя никак не повлияли на настоящую литературу – она жила, она развивалась; она просто не могла пробиться к читателю. Теперь она пробилась, и это радикально изменило ситуацию. Во-первых, иксы, игреки и прочая алгебраическая маскировка вышли из употребления; во-вторых, переход от описания систем уравнений к описаниям решений резко упростил труд читателя, в частности, сделав ненужным такой сложный прибор как радиоприёмник; в-третьих, упрощение методов чтения резко расширило круг читателей текущей литературы (по моим личным наблюдениям, на каждого подписчика “Знамени” сейчас приходится до десяти читателей). Всё это привело к тому, что на мои вопросы: “Ну, что там проклятие империалисты клевещут?” – мои знакомые отвечают: “А вот в “Знамени”… А вот в “Новом мире”… А вот в “Огоньке”…” Под влиянием таких ответов я уж стал думать, что эпоха литературных уравнений и алгебраических шифров ушла в прошлое. Как жаль! – думал я, – что же я теперь буду делать со своей читательской квалификацией? со своим профессионализмом? со своим радиоприёмником?

Теперь, надеюсь, Вам понятие, почему я обрадовался, увидев настоящую полноценную систему литературных уравнений в Вашем сочинении. Я немедленно включил свой “Меридиан-210” (он имеет пять коротковолновых поддиапазонов, – “это всё и этого достаточно”) и получил совершенно ясное решение: “икс” = Аркадий Викторович Белинков, “игрек” = “Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша”. Всё сходится: и “бывший московский”, и “за границей” и даже “толстая-претолстая книга” (не то пятьсот, не то шестьсот страниц – я из-за помех не разобрал). То был подлинный триумф метода чтения при помощи радиоприёмника, и я спешу известить об этом успехе Вас, уважаемая Маргарита Иосифовна, и Вас, уважаемая редакция!

Так что же, милостивые государи, после трёх лет перестройки, – опять по дорогам знакомым? опять за любимым наркомом? опять мы коней боевых поведём в трясину беспросветной алгебраической символики, от которой столько лет нам житья не было?

Основная мысль Аркадия Викторовича Белинкова, насколько я смог уловить сквозь замирания приёма, девиацию частоты гетеродина, магнитные бури в ионосфере и прочие помехи, состоит в том, что гибель советского интеллигента, то есть утрата им способностей творца, предопределяется его сдачей, то есть переходом от высказывания собственных мыслей к высказыванию мыслей, угодных начальству. Но ведь и Вы, уважаемая Маргарита Иосифовна, разделяете эту точку зрения на судьбу Юрия Олеши! Ведь и Вы говорите: кабы Олеша не покривил душой да не лягнул Шостаковича в угоду генеральной линии, он остался бы честным человеком и мог бы написать что-то достойное. Ведь и Вы так говорите, и я с Вами и с Аркадием Викторовичем согласен! Да и как же можно с этим не согласиться, когда буквально каждый день приносит нам всё новые и новые доказательства правильности этой концепции! Не касаясь области литературы (которая более знакома Вам), приведу только два примера из области естественных наук (которая более знакома мне).

Пример первый. Генетик Н.И.Нуждин был учеником Н.И.Вавилова и выполнил под его руководством диссертацию, на конкретном материале демонстрировавшую правильность реакционного менделизма-морганизма. Н.И.Нуждин знал, где истина (в реакционном и т.д. вейсманизме), но испугавшись диктата Т.Д.Лысенко, он ещё в предвоенные годы отрёкся от истины и перебежал на сторону прогрессивной мичуринской биологии. В результате Нуждин так и не стал выдающимся учёным, так и не оправдал надежд Н.И.Вавилова, так и загубил свой талант. Вот уж подлинно

Ученый сверстник Галилея

был Галилея не глупее

И знал, что вертится Земля,

Но у него… и т.д.

Пример второй. Физик П.Л.Капица тоже знал, где истина, и в интересах открытия этой истины, в интересах советской науки не испугался конфликта с Л.П.Берией, не боялся добиваться справедливости у В.М.Молотова. П.Л.Капица выстоял, П.Л.Капица не сдался, – и П.Л.Капица стал великим учёным.

Этическое и творческое начала в человеке неразделимы. Только честный и добрый человек может быть талантливым писателем или учёным. Доносчик, предатель, слабый, сдавшийся человек творческих подвигов не совершит. Гений и злодейство – две вещи несовместные. Нужно быть смолам человеком, чтобы иметь талант.

Весь Ваш, уважаемая Маргарита Иосифовна, упрёк Белинкову основан на Вашем личном знакомстве с Олешей; да и здесь он не очень последователен: Белинков, в Вашем изложении, говорит, что Олеша хотел жить хорошо и старался стать приспособленцем. Но “хотеть жить хорошо” – это ещё не значит “жить хорошо”, аналогично “старался стать приспособленцем” не равняется “стал приспособленцем”. Как обычная, так и литературная алгебра запрещает приравнивать желание и результаты, движение к цели и её достижение. Вам кажется, что Белинков обижает слабого. Я не был знаком с Ю.К.Олешей, никогда не ездил за границу и не читал поэтому толстой-претолстой книги. Я не решаюсь положиться на “Меридиан-210” в этом суждении, но из Вашей печальной притчи, из неё самой я заключаю, что Олеша не только старался стать приспособленцем, но и преуспел в своём старании. Так стоит ли смешивать общественное значение поступка писателя и личное впечатление от знакомства с ним? Помните, у М.Е.Салтыкова-Щедрина где-то описан агент тайной полиции, который по вечерам после работы играет Шопена, и плачет, и раскаивается; а утром снова бодр и наблюдателен. Как отнестись к такому человеку? Конечно, музыка Шопена, и слезы, и раскаяние – всё это располагает к личной симпатии, но общественного значения его агентурных пакостей всё это не меняет. Мазурки смолкают, слезы просыхают, а доносы – умы! – остаются. Среди трёх миллионов читателей “Знамени” не так уж много личных знакомых Ю.К.Олеши, которые могут проверить Ваше наблюдение; для остальных, и для меня в том числе, имеет значение только общественный резонанс поступка Ю.К.Олеши.

Итак, резюмируя свои радостные чувства при виде открытого мной литературного уравнения, я прощу Вас, уважаемая Маргарита Иосифовна, и Вас, уважаемая редакция журнала “Знамя”, ответить мне (желательно также публично) на следующие три вопроса:

1. Правильно ли я решил выписанное в начале письма литературное уравнение?

2. Какой жанр литературы Вы предпочитаете: такой, в котором всё что можно зашифровано иксами, игреками и зетами, или такой, в котором всё названо своими именами?

3. Служит ли делу перестройки и обновления нашей общественной жизни книга А.В.Белинкова “Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша”? Не мешает ли этому служению чисто устный, радиоволновой способ её распространения? Не пора ли эту книгу издать на родине автора и его героя?

Лично я на первый вопрос уже ответил выше; на второй вопрос отвечаю – при всей любви к алгебре предпочитаю, чтобы вещи назывались своими именами; на третий – полагаю, что издание это очень своевременно и журнал “Знамя” совершил бы великое дело для нашей словесности, если бы опубликовал эту книгу на своих страницах.

16 марта 1988 г.